Волонтер, гражданин РФ Анатолий Поляков: "Во время плена в "ЛНР" со мной произошла насильственная украинизация"

Автор: Віолетта Кіртока

От издевательств и пыток 44-летний россиянин, который с 2014 года занимался в Украине волонтерством, пытаясь вывозить с оккупированных территорий больных детей, оглох, перестал говорить, а при освобождении весил... 40 килограммов! Но все это только укрепило его проукраинские взгляды. Сейчас мужчина добивается принятия в парламенте закона "О пленных", чтобы люди, прошедшие ад, были защищены юридически.

Более года Украине не отдают ни одного пленного, хотя переговоры ведутся постоянно. На прошлой неделе этот вопрос обсуждался в самых разных кругах. Внезапно даже заговорили о возможности обмена до Нового года. В ОРДЛО подтвердили, что 88 украинских заложников из 157, которые числятся в киевских списках, действительно содержатся с той стороны. Еще 403 украинца считаются пропавшими без вести. Не так давно удалось вернуть домой крымских татар Ильми Умерова и Ахтема Чийгоза, которые были приговорены к тюремным срокам за свои убеждения и находились в тюрьмах на российской территории. Как живется в плену нашим согражданам? С чем они сталкиваются, вернувшись домой? Вспоминают ли издевательства и унижения, через которые прошли? Видят ли лица своих мучителей во сне? Вопрос посттравматического синдрома у бойцов, воюющих на востоке страны, постоянно активно обсуждается, врачи и волонтеры ищут пути решения этой проблемы. А вот жизнь людей, переживших плен, похоже, никого не интересует. Кроме самих пленных.



Анатолий Поляков был освобожден почти два года назад. Все это время он восстанавливал подорванное здоровье. И буквально сразу после освобождения Анатолий стал инициатором написания законопроекта "О пленных". Он очень надеется, что до Нового года его внесут в парламент и примут, что хоть немного упростит жизнь тех, кто прошел подвалы и камеры на оккупированной территории.

Мы говорили с мужчиной в ресторанчике грузинской кухни. Под ароматные запахи и шум голосов обедающих рядом людей Анатолий рассказывал о том, как голодал и что стал ценить человеческое общение. Воспоминания заставили его заметно нервничать, а я с трудом сдерживала слезы. Несмотря ни на что, мой собеседник, который до сих пор остается гражданином России, хотя считает себя украинцем, не обозлен, не раздавлен, а старается помочь тем, кто так же, как и он, прошел ад. Что не может не вызывать восхищение.

" ПОСЛЕ ОСВОБОЖДЕНИЯ МНОГИМ ПРИХОДЯТ СООБЩЕНИЯ ИЗ "ЛНР", МОЛ, ВЫ ОБЕЩАЛИ СОТРУДНИЧАТЬ С "МОЛОДОЙ РЕСПУБЛИКОЙ"

– Меня освободили 28 декабря 2015 года, а в феврале, гуляя по парку в Бабьем Яру, на листочке бумаге я начал делать наброски, которые сразу назвал законопроектом "О пленных". – Анатолий достает из портмоне вытертую на изгибах записку и показывает мне. – Я тогда находился в очень плохом психологическом состоянии. Постоянно думал о том, через что прошел. И понимал, что в плену побывало большое количество ребят, но юридически мы не защищены, поэтому и занялся этим вопросом. Тем более, что опыт написания таких документов у меня был – когда я жил в России, несколько законопроектов, которые я разработал, были приняты и работают до сих пор.




По официальным данным, с 2014 года, когда начались военные действия в Украине, более трех тысяч человек прошли через плен. Полторы тысячи из них – военные. Более тысячи – гражданские. Но если военнослужащие, получая статус участника боевых действий, имеют право на льготы, то добровольцы и обычные люди остаются со своими проблемами наедине. За годы конфликта до сих пор нет даже такого понятия "пленный", хотя во время минских переговоров о них постоянно говорят, пытаясь вернуть в Украину тех, кто остается в подвалах в Донецке, Луганске, Макеевке...

Кроме того, психологическая травма, полученная в плену, принципиально отличается от психологических проблем участника боевых действий. Нужна отдельная программа реабилитации. Важно работать и с семьями, которые ждут своих родных, и с освобожденными ребятами... Поверьте мне, каждому нужна работа со специалистом.

Какие льготы нужны вернувшимся из плена? В первую очередь – возможность бесплатно пройти обследование, лечение, ведь у тех, кто столько пробыл в плену, в большинстве случаев средств для этого нет. Необходимо им и социальное жилье. Многие гражданские, побывавшие в плену, выходцы из Луганска или Донецка. И с войной потеряли все: жилье, бизнес, сбережения... Кто интересуется, как они обустраиваются на новых местах, как им удается найти работу и начинать жизнь с нуля не только в новом городе, но и после плена, пыток, унижений? В мире существует практика выплат за месяц пребывания в плену. Проанализировав все данные, мы решили, что у нас это должно быть от пяти до десяти тысяч гривен за месяц плена. Но некоторые депутаты, с которыми мы не раз обсуждали законопроект, считают, что для него сейчас не время. В стране официально нет войны, а значит у нас нет военнопленных и пленных. Кроме того, слышал мнение, что компенсацию должна выплачивать страна-агрессор. Но как это возможно и когда произойдет? Люди и так уже три года решают свои проблемы сами, выживают, как могут, пытаются лечиться. А ведь именно государство должно позаботиться о своих гражданах, пострадавших в плену.

Когда я вышел из плена, весил сорок килограммов. За девять месяцев плена мое здоровье серьезно пошатнулось. С декабря по март мне никто не предложил помощь. Везде в больницах приходилось платить за консультации, обследования. Главные вопросы, которые мне задавали врачи, были: вы участник боевых действий? Вы прописаны в Киеве? Но я оставался гражданином России, у меня не было даже временного вида на жительство, мне отказали в политическом убежище... Приехав в Украину, я жил в Одессе. В общем, в Киеве мог лечиться только за деньги, которых у меня не было... Некоторые врачи шли мне навстречу. И, не оформляя меня в стационар, оставляли ночевать в ординаторской. Утром, когда врачи приходили на работу, я уже должен был гулять по коридорам, делая вид, что жду консультации... Это все было унизительным.

Почему тем, кто находился в плену, нужен еще и статус? Потому что возникает много и правовых вопросов. Причем могут они появиться и в будущем. Некоторым бывшим пленным приходят сообщения из так называемой ЛНР, мол, они обещали сотрудничать с "молодой республикой". Террористы всех заставляют писать такую бумагу. Знаю случаи, когда пленники подписывали чистые листы бумаги, а позже им показывали их же, но уже заполненными. И там были данные об украинской армии. Мучители обещали, что когда-нибудь передадут эти расписки СБУ. Вполне возможно, что время от времени будут появляться такие "признания". Но тогда бывший пленник, имея статус, будет защищен юридически. А так при появлении такой расписки бывшего пленника любой может назвать предателем или шпионом – где указано, что он был в плену и находился под пытками.

Я и сам подписывал документы, которые мне подсовывали. И считаю, что все ребята, которые так делали, совершенно правы. И что на видео говорили те слова, которые их заставляли произнести. Главная задача пленника – выжить, ведь дома остались семьи, дети, родители, которые по сути являются их государством, территорией, на которую нужно вернуться любой ценой.

"ВЕСНОЙ 2015 ГОДА Я ПОЕХАЛ В ЛУГАНСК, ЧТОБЫ ВЫВЕЗТИ ДЕТЕЙ, БОЛЬНЫХ РАКОМ И ТУБЕРКУЛЕЗОМ, НА УКРАИНСКУЮ ТЕРРИТОРИЮ. ОБ ЭТОМ БЫЛА ДОГОВОРЕННОСТЬ И С ПЛОТНИЦКИМ, И С МИНИСТРОМ ЗДРАВООХРАНЕНИЯ "МОЛОДОЙ РЕСПУБЛИКИ""

Я родился в Карелии. Там у меня был свой бизнес – занимался горюче-смазочными материалами. Но ситуация в России мне не нравилась, поэтому я активно вел общественную деятельность... Это было известно и в вашей стране, поэтому в 2013 году меня пригласила в Украину Руслана Лыжичко. Так я здесь и остался.

Когда началась война на востоке Украины, при министерстве обороны мы создали "Гуманитарный корпус", чтобы наладить гуманитарный диалог с ОРДЛО по вопросам соблюдения прав военнопленных и улучшения условий получения качественной медицинской помощи для больных детей в первую очередь. После длительных переговоров, получив гарантии безопасности, весной 2015 года я поехал в Луганск, чтобы вывезти детей, больных раком и туберкулезом, на украинскую территорию. В оккупированном городе меня встретил советник Плотницкого, общался я и с министром здравоохранения "ЛНР". Мы обсудили все вопросы. Представители "молодой республики" хотели в обмен на вывоз детей медикаменты, протезы и восстановление некоторых разбитых населенных пунктов, в частности, Хрящеватого. Вроде бы все шло нормально, мы договорились об эвакуации больных деток. И формировании "комиссии по защите прав военнопленных".

Я поехал в Луганск один, чтобы больше никого не подвергать опасности. Меня там знали, мне гарантировали безопасность. И, честно говоря, не было никаких предчувствий, что ситуация изменится, что со мной что-то произойдет...

Меня задержали перед встречей с Плотницким. Мы с женой договорились, что я буду звонить каждые полчаса. Это должно было быть лучшим показателем, что со мной все в порядке. Благодаря этому, не дозвонившись до меня, супруга сразу сообщила в министерство обороны, и механизм моего освобождения был запущен в первые часы после моего исчезновения. Мои мучители знали, что обо мне не забыли. Уверен, все это и спасло мне жизнь... Для моей жены начался долгий период ежедневной борьбы за мое освобождения, но я этого не знал...

После очередного звонка супруге, когда я вышел на улицу из банка, меня ударили по голове. Я пришел в себя уже на асфальте, на голову мне надели мешок, руки заковали в наручники. Это было жестко и неожиданно.

В подвале, куда меня привезли, задержавшие меня представились украинскими партизанами, разыгрывали свою игру, приставляли ко мне нож, требовали выкуп сначала в сто тысяч долларов, затем двадцать, десять... Я понимал, что все это блеф. Но с моей головы не снимали мешок, меня пристегнули к трубе, жестоко пытали, избивали, время от времени выводили на расстрел... Стреляли над головой холостыми патронами. Возле трубы в подвале я просидел месяц... Я ничего и никого не видел, но иногда слышал характерную русскую речь. Меня кормили не регулярно. Издеваясь, выводили в туалет на 15 - 20 секунд раз в день... Спал я там же, возле трубы. Опускался на пол и выворачивал одну руку так, чтоб можно было лежать. Через месяц я попросил поговорить с командиром. И попросил его о двух вещах: убить меня и сообщить об этом жене. Он сказал: жди.

Через месяц пребывания возле трубы в том скотском состоянии, ничего не видя и не понимая, я перешел грань. Мне стало все равно. Вернее, я не мог так жить. Это не было жизнью.

Еще четыре дня я провел в ожидании смерти. А потом за мной пришли, вытащили из подвала, посадили в машину и минут через тридцать выгрузили и бросили или в грузовую машину, или в гараж: сказали считай до трехсот и зови на помощь. Я так и сделал, но ко мне долго никто не подходил. Я не понимал, ни где я, ни что и кто вокруг. Вдалеке слышал смех... Затем ко мне подъехала машина, я услышал звук передергиваемого затвора. Меня забрали в машину и отвезли, как выяснилось позже, на патронный завод имени Ленина. Там находились россияне, которые называли себя ополченцами. С меня впервые сняли мешок. Свет мне показался невероятно ярким. Меня посадили на табурет. Все, кто подходили ко мне хоть на метр, морщились. От меня же страшно воняло. Мне разрешили помыться, дали большой на меня свитер и штаны. Затем налили чай и расспросили обо всем. Не пытали! Я честно все рассказал о себе.

Через два дня все началось сначала. Теперь меня назвали украинским диверсантом, заставили написать завещание. Я сразу попросил: расстреляйте меня, да и все. Месяц я провел на патронном заводе. По сравнению с тем, как я сидел у трубы, здесь было гораздо комфортнее. Затем за мной приехал начальник следственного управления "министерства госбезопасности" так называемой ЛНР. Он отвез меня к себе. Там меня назвали уже боевиком евромайдана и объявили, что я приехал в Луганск по заданию минобороны с целью разведки и похищения детей. Даже статья в местной прессе такая вышла. После десяти суток пребывания в ИВС, где условия были гораздо лучше, чем в двух моих первых местах заключения, меня отправили в СИЗО и сказали: если будешь хорошо себя вести, внесем в списки на обмен.

Больше всего следователей, так называемых ополченцев, тех, кто меня допрашивал, выводило из себя то, что я русский. Ко мне подсаживали уголовников, различных отморозков приехавших воевать в Украину за "русский мир". Я слышал от них разные истории! Как-то пробыл день или два с начальником личной охраны Шадрина, генерала российской армии, героя России, заместителя начальника луганского министерства госбезопасности. Он, пьяный, на машине въехал в остановку, подхватил девочку на капот и провез ее еще какой-то расстояние... Видел я и полковника ГРУ, который застрелил своих соседей, с которыми конфликтовал... Я понял, что "молодая республика" сама уже стала очищаться от уголовников и отморозков, привлекая их к ответственности. А мои убеждения только укреплялись. Я бы сказал, что во время плена со мной произошла насильственная украинизация. Они пытались убить во мне все русское! До сих пор не могу понять их мотивов и такого скотского отношения. Хотя у моих мучителей были фамилии Петренко, Иваненко. Окончания сами за себя говорят – украинские корни есть.

В СИЗО я провел полтора месяца. И это был для меня рай. Там можно было спать на нарах с матрасом. На мое место никто не посягал, потому что, пытаясь меня оскорбить, над ним написали "укроп". Для "ополченцев" это было унизительно, а мне было даже приятно, что мое место обозначено. Кроме того, регулярно кормили. В камере даже маленький телевизор был. Там же у меня появилась первая возможность позвонить – у уголовников были телефоны, и мне дали сделать два звонка. Я набрал жену и маму... Жена, понимая, что моя мама может не перенести новости о моем плене, сказала ей, что я уехал на работу в Польшу, а там сложности со связью. После этого я позвонил маме и подтвердил легенду. Эти два телефонных звонка стали для меня настоящим праздником. Они стоили всех возможных благ жизни!

" В МОЕЙ КАМЕРЕ БЫЛО ОЧЕНЬ ЖАРКО. ЧТОБЫ ГЛОТНУТЬ ХОТЬ НЕМНОГО СВЕЖЕГО ВОЗДУХА, Я УТЫКАЛСЯ В ДВЕРНУЮ ЩЕЛЬ У ПОЛА"

Через две недели пребывания в СИЗО меня снова отправили в подвал министерства госбезопасности. И это стало самым жестким испытанием для меня. Пять с половиной месяцев я провел в камере, без окон, не видя ни единого солнечного луча...

Там я быстро понял цену общения. Круглые сутки ты находишься сам с собой. Ко мне иногда, очень редко, подсаживали какого-то уголовника. Причем приводили со словами: это тот самый Поляков. Я был заросший, немытый, худющий. Практически оглох, не мог нормально говорить, потому что меня постоянно мучил лающий кашель. Но я буквально выгавкивал тем, кто ко мне заходил: вы твари, подонки, пел гимн Украины. Мои охранники смеялись в ответ. А те, кого ко мне подсаживали, умоляли забрать их от меня. Им было страшно.

В моей камере было очень жарко. Чтобы глотнуть хоть немного свежего воздуха, я спал на полу, уткнувшись носом в дверную щель.

А еще я понял, что такое нечеловеческий голод. Когда ко мне подсаживали кого-то, я обратил внимание, как человек набрасывался на еду, смотрел, в какую миску бросят на полложки больше, как жадно, быстро ест, вылизывая потом миску со всех сторон. Посмотрев на это, я заставил себя есть размеренно, не торопясь. Не хотелось опускаться окончательно...

В одиночке, чтобы не сойти с ума, я куском плитки, оторванной с пола, рисовал на стенах смайлики, солнышки, писал мотивирующие выражения типа: пока веришь – ты живешь. Другим кусочком плитки обтесывал себе ногти. Когда ко мне ненадолго кого-то подселяли, не разрешал им плевать на пол, вести себя по-скотски.

Я стал подвальным человеком. И был момент, когда я практически умер. Внезапно потерял сознание. Меня потащили наверх. И там я впервые за долгое время увидел солнце. К моему лицу прикоснулись солнечные лучи. Вы не понимаете, каково это. Я радовался и наслаждался этим. Для меня это был рай! Два дня я провел на первом этаже, и все это время, каждую секунду я впитывал в себя солнце, ведь знал, что дальше снова будет подвал... Так и случилось.

Я готовился к Новому году, когда меня забрали из моей камеры. Мне уже начали давать читать книги, журналы. Из них я вырывал картинки, украшал ими стены. Подумывал, из чего бы сделать елочку... И тут мне говорят: собирайся. А на мне все тот же свитер, который мне дали еще на патронном заводе, и штаны. Тапочки к тому времени уже оборвались. Мне принесли какой-то бушлат и ботинки.

Представляя день освобождения, я думал, что буду невероятно радоваться. А тут у меня было одно чувство – как будто я что-то не закончил. Радости не было вовсе. Меня сначала провезли через российскую границу, и я подумал, что теперь буду вечно сидеть в России. Там со мной беседовал какой-то следователь. Было видно, как ему омерзительно со мной разговаривать. Я еле-еле передвигался, от меня воняло... Мне принесли молоко и пряники. И дали телефон. После моего разговора с женой сказали: иди мойся, приводи себя в порядок.

В душевой я впервые за девять месяцев увидел себя в зеркале. На меня уставшими глазами смотрел 75-летний старик, мое лицо по цвету напоминало подвальную пыль. Я до этого ни разу не плакал, хотя иногда этого хотелось. Но когда я в зеркале увидел этого человека... Мой разум не воспринимал, что это я. И тогда впервые за все время на моем лице проявились слезы. Мне было жалко не себя, а того человека, которого я видел в зеркале.

Меня усиленно приводили в порядок, ставили капельницы с глюкозой, чтоб хоть немного порозовели мои щеки. Они хотели, чтобы я набрал хоть пару килограммов... При этом со мной проводили беседы. Мне говорили, что я представляю угрозу для национальной безопасности, что мне несказанно повезло, и если я продолжу свою деятельность против России, то следующего раза просто не будет ….

Накануне Нового года меня привезли на границу с Украиной. 28 декабря я ступил на украинскую землю и вдохнул воздух свободы! В плену я пробыл 9 месяцев и 24 дня. 28 декабря считаю своим вторым настоящим днем рождения. Я был в ужасном состоянии. У меня начала развиваться катаракта, причем ее природа была лучевой. Врачи спрашивали, не проводилось ли химическое воздействие на меня? Но я не могу ответить на этот вопрос. Был период, когда мне двадцать дней капали антибиотик. Может, тогда же вводили что-то еще? Я не знаю.

То, что я лаял, как собака, постоянно кашляя, оказалось психосоматикой. Врачи выяснили причину – это происходило от того, что я сжимался в комочек от стыда. Я сам себя стеснялся. И поэтому не мог говорить... Это последствия пребывания в подвале. Это подвал, который я продолжал тащить на себе. Вот сейчас немного все это проходит. Осталось небольшое покашливание.

Вернувшийся из плена человек – это уже другой человек. По-настоящему вернуться обратно невозможно. Теперь у меня другие приоритеты в жизни. Я стал ценить чужие время, труд и жизнь. И хочу, чтобы мое время, работу и мою жизнь ценили так же.

Я активно общаюсь с теми людьми, с которыми познакомился в плену. Мы старались обменяться координатами, даже оказавшись вместе на пару часов. Тех, кого я там видел, отпустили либо обменяли. И я вижу, как всем тяжело адаптироваться в нормальной жизни.

Знаете, что происходит, когда уезжают журналисты с камерами и политики-депутаты, встречающие освобожденных людей? К бывшим пленникам приставляют конвой, их начинают опрашивать, после чего говорят: вы свободны. А как ехать человеку, домой, за какие средства – это не их проблемы. Даже справки людям не дают, что они освобождены, что у них нет документов. Поэтому на блокпостах возникают вопросы – кто, откуда... Вообще у пленных проблемы начинаются в момент освобождения.

Те, у кого нет жилья, сбиваются вместе. Реально таким людям помогают международные организации. Чтобы получить хотя бы разовую материальную помощь, нужно доказать, что ты подвергался пыткам... Организация "Блакитний птах”, которая работает при миссии ООН, одна из немногих оказывает психологическую и юридическую помощь. Такая поддержка хотя бы не дает человеку утонуть. Но нужна комплексная помощь, и нужен закон. Поэтому мы - те кто пережил плен -создали общественную организацию "Украинская ассоциация пленных". Сейчас в ней уже 42 человека. Каждый из нас прошел свой ад. И нельзя даже сравнивать, у кого плен был хуже, у кого лучше, чья история страшнее, чья – легче.

В плену человека дрессируют, как животное. Только под дулом автомата. Ты привыкаешь подчиняться командам, с тобой только так и разговаривают. И как только с тобой где-то начинают общаться подобным образом, ты снова возвращаешься в свой подвал. У меня такое происходит в поликлиниках, учреждениях, где вызывают по фамилии, где говорят отрывочно...

Именно потому, что тебя дрессируют, что уничтожают в тебе все человеческое, пленные, выйдя на волю, не воюют за себя. Им проще уйти в свой мир, который понятен только им. Поэтому такая организация просто необходима, прежде всего для того, чтобы заявить: в стране есть пленные и идет война! В начале следующего года мы планируем провести всеукраинский съезд пленных.

"ПЛЕН ДАЛ МНЕ ОЧЕНЬ МНОГОЕ: НАУЧИЛ ЦЕНИТЬ ЖИЗНЬ В КАЖДОЙ ЕЕ МЕЛОЧИ, ЦЕНИТЬ ЛЮДЕЙ, УКРЕПИЛ В МОИХ УБЕЖДЕНИЯХ"

Вот уже год как в Украине не было обмена пленными. Благодаря вмешательству Турции в Украину вернулись крымские татары, которые были арестованы и осуждены в Крыму. Я знаю о ребятах, которые попали в плен под Иловайском еще в 2014 году. То есть они находятся у врага уже четвертый год. Три украденных года жизни им никто уже не вернет, их жизнь не станет прежней. У каждой семьи своя история, свой плен, но я не прекращаю восхищаться мужеством и силой воли жен пленных. Поверьте, это сильная поддержка для всех, кто все еще находится в плену.

Почему сейчас такие проблемы с обменом пленных? Потому что боевики хотят забрать из Украины 40 беркутовцев, которые имеют отношение к расстрелам на Институтской, и 11 осужденных за тяжкие преступления. Украина не готова к такому решению. А я скажу так. Мы уже не воскресим погибших, но можем спасти своих людей, которые заживо гниют в подвалах Донецка, Луганска, Макеевки. Что для Украины важнее? Моя позиция – отдать террористам тех, кого они просят, но забрать своих людей.



Я счастлив, что нахожусь в Украине. Никуда отсюда не собираюсь уезжать, наоборот, хочу всеми своими силами помогать ей возрождаться, становиться лучше. Я не раз думал, если бы можно было жизнь отмотать назад, как бы я сделал со своим пленом... И хорошо знаю: я бы ничего не изменил. Плен дал мне очень многое: научил ценить жизнь в каждой ее мелочи, ценить людей, укрепил в моих убеждениях. Тогда, в подвале, я осознал, что Украина моя страна. И воюют на востоке наши солдаты, мои ребята.

Тем важнее добиться принятия закона "О пленных". Уже сформирована депутатская группа, которая дорабатывает законопроект, есть поддержка в Администрации президента, надеюсь, что до Нового года проект будет внесен в в парламент. Нам всем вместе нужно решить четыре важных вопроса. Первый: ввести в состав минской контактной группы представителя родственников пленных. Второй: создать при Верховной Раде комиссию по освобождению из плена. Третий - разблокировать процесс обмена. Если для этого требуется отдать беркутовцев – пусть Верховная Рада вынесет на рассмотрение этот вопрос, ставший камнем преткновения. И четвертый: добиться, чтобы все, прошедшие ад плена, получили соответствующий статус. Пока этого не сделаю, не остановлюсь.

Бывшие пленники, которые готовы поддержать идею Анатолия, и родные тех, кто находится в плену, могут связаться с ним по телефону: (095) 379-26-34.

Виолетта Киртока, "Цензор.НЕТ"