РУС
3258 посетителей онлайн
1920: Поляки сняли блокбастер о разгроме советских войск под Варшавой. ВИДЕО.
Предлагаем вашему вниманию трейлер нового фильма
Источник: Цензор.нет по материалам www.youtube.com
Предлагаем вашему вниманию трейлер нового фильма
совдеповская армия драпала и миллионами сдавалась в плен
Новые формы борьбы
13 сентября германские мото-механизированные части достигли р. Зап.
Буг: части Гудериана — в 40 км к северу от Брест-Литовска, части Гота — к
востоку от Замостья. При этом части группы Гудериана перехватили к
северу от р. Зап. Буг пути отхода 18-й польской дивизии и пленили ее
вместе с ее штабом.
Так за 13 дней новые мото-механизированные соединения, действуя
без перерыва с начала кампании, вторглись в глубину территории
противника на 400 км, а со всеми обходами и поворотами прошли около 600
км. Это составляет в среднем 46 км ежедневно. На самом деле в отдельные
дни покрывалось свыше 100 км.
Бронированный мотор на гусеничном ходу блестяще сдал свое испытание.
15 сентября части Гудериана врываются в Брест-Литовск, а части Гота
берут Владимир-Волынский. Одновременно на северо-востоке занимается
Белосток.
Если в исходном положении фланги германского развертывания отстояли
на расстоянии 800 км, то теперь две мото-механизированные группы,
заходящие на внешних флангах, отделяло расстояние всего в 100 км. Для
пехоты это еще по крайней мере два-три дня марша, но для мотора 100 км
уже не составляют прежнего расстояния.
На следующий день, 16 сентября, передовые части обеих германских
мото-механизированных групп, продолжая движение друг другу навстречу —
одна с севера и другая о юга, встретились у Влодава на р. Зап. Буг.
Вне кольца окружения остались лишь две группы войск, составлявшие не
более чем обломки былой польской армии. Одна из этих групп на
северо-востоке оказалась после занятия Белостока изолированной в районе
Гродно и стала переходить литовскую границу. Другая группа на
юго-востоке от Львова была уже вовлечена в общую панику, разразившуюся
на этом последнем клочке территории развалившегося польского
государства.
Все, что оказалось здесь вне кольца общего окружения, устремилось теперь в Венгрию и Румынию.
Первым бежало польское правительство. После долгих скитаний,
всюду преследуемое германскими самолетами, оно 17 сентября перешло
румынскую границу. Вслед за ним в Румынию прибыл польский
главнокомандующий Рыдз-Смиглыhttp://militera.lib.ru/science/isserson/app.html#17
со всем генеральным штабом. А за ним бежали чиновники, офицеры,
жандармы, буржуазия. Разлетались остатки польской авиации: около 500
самолетов прилетело в Румынию, остальные сели в Латвии и Литве. Только
солдаты, предоставленные теперь самим себе, не были склонны покинуть
родную землю. Впрочем, часть из них обманом и насильно была все же
уведена в Румынию, а на севере — в Латвию и Литву. Даже в Венгрии
оказалось около 20 000 польских солдат.
И когда в обстановке этого всеобщего крушения польского государства и его армии утром 17 сентября на востоке
с 800-километрового протяжения советской границы показались
многочисленные колонны Красной Армии, — это явилось уже могучим актом
освобождения от панского гнета народов Западной Белоруссии и Западной
Украины, брошенных на произвол судьбы и приобщенных теперь к родной им
семье братских пародов Советского Союза.
Остатки польской армии, оказавшиеся на востоке в числе нескольких
дивизий вне германского кольца окружения, сдались Красной Армии после
ряда боевых столкновений.
Война была окончена.
Убито немцев - 7 тысяч (только учились воевать).
Убито поляков - 70 тысяч.
Пленных поляков (у немцев) - 1.2 миллиона.
Пленных поляков (у русских) - 300 тысяч.
Крутые вояки, аннака!
Убито немцев - 1586
Убито повстанцев - 17 тысяч.
Сдалось повстанцев - 70 тысяч.
Убито МИРНЫХ ЖИТЕЛЕЙ - 200 тысяч.
После таких героиззьмов только героические фильмы и снимать.
коробки и ожидавших расстрела или виселицы, и двух тысяч политработников Красной Армии. Для семи тысяч революционеров беспросветная ночь стала сразу
ярким солнцем горячего июньского дня.
Один из заключенных, с желтым, как лимонная корка, лицом, радостно кинулся к Павлу. Это был Самуил Лехер, наборщик типографии из Шепетовки.
Павел слушал рассказ Самуила. Лицо его покрылось серым налетом. Самуил рассказывал о кровавой трагедии в родном городке, и слова его падали на
сердце, как капли расплавленного металла.
- Забрали пас ночью всех сразу, выдал негодяй-провокатор. Очутились все мы в лапах военной жандармерии. Били нас, Павел, страшно. Я мучился меньше
других: после первых же ударов свалился замертво на пол, но другие покрепче были. Скрывать нам было нечего. Жандармерия знала все лучше нас. Знали
каждый наш шаг.
Еще бы не знать, когда среди нас сидел предатель! Не рассказать мне про эти дни. Ты знаешь, Павел, многих: Валю Брузжак, Розу Грицман из уездного
города, совсем девочка, семнадцати лет, хорошая дивчина, глаза у нее доверчивые такие были, потом Сашу Буншафта, знаешь, наш же наборщик, веселый
такой парнишка, он всегда на хозяина карикатуры рисовал. Ну так вот, он, потом двое гимназистов - Новосельский и Тужиц. Ну, ты этих знаешь. А другие
все из уездного городка и местечка. Всего было арестовано двадцать девять человек, среди них шесть женщин. Всех их мучили зверски. Валю и Розу
изнасиловали в первый же день. Издевались, гады, как кто хотел. Полумертвыми приволокли их в камеры. После этого Роза стала заговариваться, а через
несколько дней совсем лишилась рассудка.
В ее сумасшествие не верили, считали симулянткой и на каждом допросе били. Когда ее расстреливали, страшно было смотреть. Лицо было черно от
побоев, глаза дикие, безумные - старуха.
Валя Брузжак до последней минуты держалась хорошо. Они умерли как настоящие бойцы. Я не знаю, где брались у них силы, но разве можно
рассказать, Павел, о смерти их? Нельзя рассказать. Смерть их ужаснее слов... Брузжак была замешана в самом опасном: это она держала связь с
радиотелеграфистами из польского штаба, и ее посылали в уезд для связи, и у нее при обыске нашли две гранаты и браунинг. Гранаты ей передал этот же
провокатор. Все было устроено так, чтобы обвинить в намерении взорвать штаб.
Эх, Павел, не могу я говорить о последних днях, но, раз ты требуешь, я скажу. Полевой суд постановил: Валю и двух других - к повешению, остальных
товарищей - к расстрелу.
Польских солдат, среди которых мы проводили работу, судили за два дня раньше нас.
Молодого капрала, радиотелеграфиста Снегурко, который до войны работал электромонтером в Лодзи, обвинили в измене родине и в коммунистической
пропаганде среди солдат и приговорили к расстрелу. Он не подал прошения о помиловании и был расстрелян через двадцать четыре часа после приговора.
Валю вызвали по его делу как свидетеля. Она рассказала нам. что Снегурко признал, что вел коммунистическую пропаганду, но резко отверг
обвинение в измене родине. "Мое отечество, - сказал он, - это Польская советская социалистическая республика. Да, я член Коммунистической партии
Польши, солдатом меня сделали насильно. И я открывал глаза таким же, как я, солдатам, которых вы на фронт гнали. Можете меня за это повесить, но я своей
отчизне не изменял и не изменю. Только наши отечества разные. Ваше - панское, а мое - рабоче-крестьянское. И в том моем отечестве, которое будет,
- а в этом глубоко уверен, - никто меня изменником не назовет".
После приговора нас всех уже держали вместе. А перед казнью перегнали в тюрьму. За ночь приготовили виселицу напротив тюрьмы, у больницы; у самого
леса, немного поодаль, у дороги, где обрыв, выбрали место для расстрела; там и общий ров вырыли для нас.
В городе приговор был вывешен - всем было известно, а расправу над нами поляки решили учинить при народе, днем, чтобы всякий видел и боялся. И с
утра начали сгонять из города к виселице народ. Некоторые шли из любопытства, - хоть и страшно, но шли. Толпа у виселиц громадная. Куда глаз
достанет, все людские головы. Тюрьма, знаешь, забором из бревен обнесена. Тут же, у тюрьмы, поставили виселицы, к нам слышен был гул голосов. На улице
сзади пулеметы поставили, конную и пешую жандармерию со всего округа согнали. Целый батальон оцепил огороды и улицы. Для приговоренных к
повешению яму особую вырыли тут же, у виселицы. Ожидали мы конца молча, изредка перекидываясь словами. Обо всем переговорили накануне, тогда же и
попрощались. Только Роза шептала что-то невнятное в углу камеры, разговаривая сама с собой. Валя, истерзанная насилием и побоями, не могла
ходить и больше лежала. А коммунистки из местечка, родные сестры, обнявшись, прощались и, не выдержав, зарыдали. Степанов, из уезда, молодой, сильный,
как борец, парень, - при аресте двоих жандармов ранил, отбиваясь, - настойчиво требовал от сестер: "Не надо слез, товарищи! Плачьте здесь, чтобы
не плакать там. Нечего собак кровавых радовать. Все равно нам пощады не будет, все равно погибать приходится, так давайте умирать по-хорошему. Пусть
никто из нас не ползет на коленях. Товарищи, помните, умирать надо хорошо".
И вот пришли за нами. Впереди Шварковский, начальник контрразведки, - садист, бешеная собака. Он если не насиловал, то жандармам давал насиловать,
а сам любовался. От тюрьмы к виселице через дорогу коридор из жандармов устроили. И стояли эти "канарики", как их за желтые аксельбанты называли, с
палашами наголо.
Выгнали нас прикладами во двор тюрьмы, по четверо построили и, открыв ворота, повели на улицу. Нас поставили перед виселицей, чтобы мы видели
гибель товарищей, а потом наступил и наш черед. Виселица высокая, из толстых бревен сбитая. На ней три петли из толстой крученой веревки, подмостки с
лесенкой упираются в откидывающийся столбик. Море людское чуть слышно шумит, колышется. Все глаза на нас устремлены. Узнаем своих.
На крыльце, поодаль, собралась польская шляхта с биноклями, офицеры среди них. Пришли посмотреть, как большевиков вешать будут.
Снег под ногами мягкий, лес от него седой, деревья словно ватой обсыпаны, снежинки кружатся, опускаются медленно, на лицах наших горячих
тают, и подножка снегом запорошена. Все мы почти раздеты, но никто стужи не чувствует, а Степанов даже и не замечает, что стоит в одних носках.
У виселицы прокурор военный и высшие чины. Вывели из тюрьмы наконец Валю и тех двоих товарищей, что к повешению. Взялись они все трое под руку.
Валя в середине, сил у нее идти не было, товарищи поддерживали, а она прямо идти старается, помня Степанова слова: "Умирать надо хорошо". Без пальто она
была, в вязаной кофточке.
Шварковскому, видно, не понравилось, что под руку шли, толкнул идущих. Валя что-то сказала и за это слово со всего размаха хлестнул ее по лицу
нагайкой конный жандарм.
Страшно закричала в толпе какая-то женщина, забилась в крике безумном, рвалась сквозь цепь к идущим, но ее схватили, уволокли куда-то. Наверно,
мать Вали. Когда были недалеко от виселицы, запела Валя. Не слыхал никогда я такого голоса - с такой страстью может петь только идущий на смерть. Она
запела "Варшавянку"; ее товарищи тоже подхватили. Хлестали нагайки конных; их били с тупым бешенством. Но они как будто не чувствовали ударов. Сбив с
ног, их к виселице волокли, как мешки. Бегло прочитали приговор и стали вдевать в петли. Тогда запели мы:
Вставай, проклятьем заклейменный...
К нам кинулись со всех сторон; я только видел, как солдат прикладом выбил столбик из подножки, и все трое задергались в петлях...
Нам, десяти, уже у самой стенки прочитали приговор, в котором заменялась смертная казнь генеральской милостью - двадцатилетней каторгой.
Остальных шестнадцать расстреляли.
Самуил рванул ворот рубахи, словно он его душил.
- Три дня повешенных не снимали. У виселицы день и ночь стоял патруль. Потом к нам в тюрьму привели новых арестованных. Они рассказывали: "На
четвертый день оборвался товарищ Тобольдин, самый тяжелый, и тогда сняли остальных и зарыли тут же".
Но виселица стояла все время. И когда нас уводили сюда, мы ее видели. Так и стоит с петлями, ожидая новых жертв.
Самуил замолчал, устремив неподвижный взгляд куда-то вдаль. Павел не заметил, что рассказ окончен.
Что-где-когда?
удержания империи взяла за основу коммунистическую идею
которая во всем мире считается преступной, как и германский фашизм.
А могли бы жить сейчас гораздо лучше.
И шестой раз перекроет.
А вы, хохлопитеки, в обрезки этой перекройки пойдете.
Свои мечты себе в жопу засуньте, учите историю.
Есть страны, которые делят (Россия, например), а есть, которых делят (Польша, Украина, например).
Прикиньтесь кучкой кизяка и сидите тихо - может, на этот раз пронесет.
а в чем собственно дело? вы ж целые оперы играли про тех же сусанинов и никого не волновали патриотические чувства тех же поляков, которые в то время были братьями в соцлагере
кого вы стратегически победили в гражданскую войну?
зато контрибуции германии заплатили по полной за около месяца перед ее же капитуляцией
Владислав ШВЕД, ТАЙНА КАТЫНИ Документы -
Основная цель этого локального исследования состоит в том, чтобы показать, что документы и материалы, даже ограниченного по объему российско-польского сборника "Красноармейцы в польском плену в 1919-1922 гг.", достаточно убедительно свидетельствуют о том, что польское руководство тех лет ответственно за бесчеловечные условия содержания пленных красноармейцев в лагерях, что привело к их массовой гибели.
Нынешние польские власти и общественность, даже в "страшном сне", не предполагают покаяния за смерть десятков тысяч наших соотечественников в 1919-1922 гг. Тем самым Польша давно потеряла моральное право требовать от России бесконечного покаяния за Катынь. Гибель пленных красноармейцев и расстрел в Катыни - проблемы одного порядка, и подход к ним должен быть одинаковым.
Н.Бердяев
Почти в то же время, когда произошло "Чудо на Висле", Красная армия добивала Врангеля и взяла Крым в ноябре 1920, победоносно наступала в Сибири, подавляла сопротивление националистов на Кавказе и Средней Азии и даже высадила десант в Иране (тогда - Персия). Слышали про Энзелийскую операцию, иододефицитные?
Там, кстати, разоружили и выгнали в пустыню 2 полка англичан.
Так что польская операция была одной из 7-8 операций, проводимых тогда.
И все, кроме польской, были успешными.
Ну, мявкните что-то про успехи хохлопитекских богатырей.